- 09-10-2016, 19:28:28
#20577
...рассказ одной мамы....
Все началось с книги. У полки с педагогической литературой в книжном магазине я наткнулась на пособие по воспитанию гениев. Книга так и называлась: «Как воспитать гения». А кто не хотел сделать гения из своего первого ребенка? Всего 50 рублей, и великое будущее ребенку обеспечено. Взяла не раздумывая.
Дома принялась за чтение и обнаружила, что это логопедический справочник. «Логопедия для всех» Л.Г. Парамоновой. Речь человека – это очень важно, согласна, тем более, когда предлагается возможность познакомиться в различными ее нарушениями. К гениальности это все-таки исключительно рыночное отношение имеет – увеличить количество продаж, но все же сразу принялась штудировать пособие и сравнивала читаемое с речью своей дочери – нет, все у нее было нормально. И книга ушла на полку. Однако скоро была снята и передана соседке – ее племянник не разговаривал. И поскольку книгу я прочитала внимательно, то сразу нашла расстройство, под которое этот 3-летний мальчик подходил – алалия. Соседка внимательно изучила, согласилась, что, похоже, но, к сожалению, доступа к ребенку у нее не было, а его мама не слишком беспокоилась по поводу речи сынишки. Книга вернулась на свое место.
На этот раз простоять ей пришлось довольно долго. У меня родился сынок, проблем с речью у которого тоже не предвиделось. Мы до бесконечности прокручивали видеоролики, где он агукал мне в ответ и выплясывал под музыку, где он лопотал, рычал как машина и говорил по телефону. «Алло» – его первое слово. Второе было «деда» – так звала дочка, прося открыть дверь в комнату дедушки и «Федор» – именно этим словом он «открывал» все двери.
Шло время, но слов не прибавлялось. Даже наоборот, исчезли и два первых. Бабушки и дедушки, шутя, называли его «немтыркой», а я особо не беспокоилась – мальчик, они всегда позже начинают говорить. Тем более что лопотал он все больше. Этот лепет вызывал веселье окружающих, которые пророчили ему быть великим болтуном. Он стоял, внимательно глядя в глаза, и упорно, в течение нескольких минут подряд, говорил набор звуков, которые не только мы не понимали, но и он сам – этот набор звуков не закреплялся ни за какими предметами, ни за какими действиями. Но как же сын хотел разговаривать!
Иногда мне казалось, что он не слышит. Глухота? Мог спокойно играть в пирамидки, прекрасно справлялся с определителем фигур, внимательно наблюдал за окружающими – и смело повторял лепку из песка, хотя дочери нужно было объяснять, как играть с формочками. С года кушал только сам. И не откликался на слова. Не поворачивался на имя. «Упрямец!» – думала я и говорили другие. «Или не слышит?» Пробовала похлопать неожиданно у него за спиной – то обернется, то нет. Потом уже узнала, что это самый ненадежный способ проверки слуха. Но однажды он ел за столом и обернулся в сторону трубы, по которой в тот момент стекала вода: он не только услышал, но и определил правильно источник слабого звука – нет, глухота была не про нас.
Однажды я заметила, что сын может сказать довольно длинную фразу. Например, «кто там – почтальон Печкин». Любимый мультфильм. Но как он смог? Нечетко, с жутким произношением – но все же целая фраза. Разве так бывает? Очередное сомнение закралось в душу. Опять книжки, и все никак не могу поверить, что что-то не так: пройдет, все дети по-разному развиваются. Научили с дочкой отвечать его на вопрос: «ты маму любишь, да?» – «да». Но оказалось, что он в любом случае говорит последнее слово: «тебя как зовут?» – «зовут».
В его интеллекте я не сомневалась: очень сообразительный и самостоятельный. Только вот речь его упорно развивалась по когда-то прочитанному сценарию: сенсорная алалия. Нет, я не могла это принять ни в коем случае. Особенно после прогнозов: «прогноз неблагоприятный, обучение алаликов со слабослышащими и умственно отсталыми не эффективно, речь можно восстановить только используя специальные методики, и то вероятность невелика». И это про моего сына? Это моего сына невозможно будет научить говорить даже среди глухих деток и деток с нарушением интеллекта? Не может быть.
Не может быть у нас никакой сенсорной алалии. Ведь в описании ясно сказано, что сенсорные алалики ведут себя как глухие с рождения, не лепечут, не агукают, не реагируют на музыку и т.п. Разве это про моего сына? Нет, у нас что-то другое или вообще ничего нет, заговорит.
В два года появилось «мама-папа» и в общей сложности 30 подражательных слов (переписала все от «ку-ку» до «иты»-цветы). Но отсутствие слов меня не так сильно волновало, как непонимание речи. Да, я уже с уверенностью могла сказать, что Федор ведет себя как глухой. Что те слова, которые дети понимают в 1,5 года – он не знал и в 2,5, и уже невозможно было относить это к упрямству. Чтобы позвать есть – нужно было показать тарелку, чтобы усадить за рисование – карандаши и бумагу. Кое-что он, конечно, понимал, но только со зрительной поддержкой: например, когда мы одевали варежки и я просила «дай другую руку» – он подавал. Меня это успокаивало. Никаких нарушений координации не было – спокойный и совершенно разумный на вид ребенок. Однако когда невропатолог на приеме попросила потрогать молоточек другой рукой – это оказалось для него выше понимания, чтобы он выполнил – нужно было взять его другую руку и потрогать ею молоток: потом он смог сделать самостоятельно. Когда же его попросили закрыть ротик (с просьбой открыть он справился) – он стал открывать еще сильнее, просто потому, что не знал слова «закрыть», а как я потом поняла – не различал на слух «открой-закрой», для него эти слова звучали одинаково.
Однако лекарства мы пить не стали. Не благословили нас, сказали подождать до трех лет. Но и в 3,5 результата не было – 80 слов при очень ограниченном понимании. Мы стали обследоваться. Сурдолог – слух сохранен. Невропатолог назначил пройти ЭЭГ, выписал лекарства. К логопеду-психологу-дефектологу нас не направили, а мы сами и не пошли.
В Федины 3,5 года у меня было уже четверо детей. Он ходил в садик. С садиком в ясельной группе проблем не было: воспитательница называла его упрямым, но говорящим мальчиком, ведь «он все понимает. Он прекрасно может соотносить цвета. Полностью сам себя обслуживает – самый самостоятельный из группы. Только в углу не стоит – его поставят, а он выходит. И не разговаривает». На следующий год стало сложнее. Федор явно не успевал на занятиях, убегал на прогулках, не общался с другими детьми, решал свои проблемы силой и стоял в углу (научили) всякий раз, когда отбирал у кого-то игрушку или когда ударял за отобранную у себя – потому что не мог воспитателю указать виноватого.
Пользы для речи никакой, логопеды садика отказались, воспитательница давила, а сын с каждым разом закатывал все более серьезные истерики после сада и все с меньшим желанием туда шел. Как только появилась возможность, я его забрала, мы снова все были дома: я и четверо дошколят.
часть2
Сомнений в диагнозе «сенсорная алалия» у меня к тому времени не осталось. Все шло точно по книге, тютелька в тютельку. Я много раз перечитывала нужную главу, оставила попытки понять, почему же до года у нас все было нормально. Нужно было идти вперед, надежды ни на кого не было.
Обращалась к местным логопедам – «ждите до 5 лет, он же не совсем молчит». Пыталась найти информацию в Интернете – но ее практически не было, кроме краткого описания расстройства. Как-то муж сказал: «Пусть будет, как будет, не начнет говорить – будет сидеть дома, главное, чтобы человек вырос хороший». С помощью Божией мы приняли этот самый худший вариант как возможный, примирились с ним и просто жили дальше.
Однако мы стали много играть. Зимние вечера и четверо детей – я покупала тематическое лото с предметами, книжки с крупными картинками без текста. Мы лепили, клеили, вырезали, раскрашивали. И вот однажды произошло чудо – с инструментами. Мы вылепили их из пластилина, потом рисовали, потом вырезали их из почтовых коробок – крупные, раскрашенные сыном – они стали любимыми игрушками на две недели. И к концу этих двух недель я поняла, что он запомнил и правильно употребляет их названия. Пила, молоток, гвоздь, шуруп и даже дрель – не очень четкие, но точно названия инструментов. Дело пошло.
Именно так мы поступали с разными группами предметов: овощи, посуда, фрукты – мы искали их в книжках, рассматривали вживую, рисовали-лепили-клеили. И постепенно сын понял, что у каждого предмета есть свое название. Он еще ничего не спрашивал, но процесс запоминания пошел легче: я многократно, до 100 раз, глядя сыну в глаза, повторяла названия майки и штанов, стола и шкафа, давала их трогать, рисовать и играть с детскими наборами. Потом я узнала, что именно так и нужно поступать – подключать к освоению слова все органы чувств: зрение, осязание и даже обоняние. Как только он запоминал название предмета – слово входило в его словарь. Благо, с активной частью речи у него проблем не было.
Постепенно ушло повторение нечленораздельного сочетания звуков. С бездумным повтором фраз было сложнее, но и это я старалась использовать: именно с помощью этой его особенности мы научились говорить, как его зовут. Я спрашивала «Тебя как зовут, Федя?» – он повторял последнее слово «Федя». Через пару недель я опустила в вопросе «Федя» – а ответ все равно услышала правильный. Есть! Еще одна маленькая победа.
Очень помогали другие дети: старшая Ксения тем, что смогла воспринять мой способ общения с сыном, помогала, повторяла, говорила четко, играла и возилась с ним, с которым даже взрослому было тяжело. Малыши тоже не сидели без дела: следующая за Федором Танюша давала ему постоянный пример облегченной речи, ведь за сверстниками он не поспевал, а у нее можно было копировать упрощенные образцы. А маленькая Женя помогала сохранять самооценку, не чувствовать себя ущербным: она вообще ничего не говорила и совсем ничего не понимала. И все вместе они создавали группу, в которой работать всегда легче, чем один на один с мамой.
Мы пили два раза в год несильные стимуляторы и говорили, говорили, говорили с сыном. Большую роль для развития речи играли положительные эмоции, коими у нас были поездки к бабушке-дедушке на природу, к коровам, кострам и воле. Занятия всегда были ситуативными: я видела, что в этот момент сыну можно что-то объяснить, потому что предмет попал в зону его интереса – и старалась не упустить момент.
В 4,5 года мы смогли сесть за стол и начать заниматься с пособиями. Я уже знала, что сенсорная алалия – это не смертельно. Что ребенок должен выучить русский язык как иностранный. Что есть дети, которые с подобным диагнозом к 14-15 годам полностью избавлялись от последнего признака сенсорной алалии – косноязычия. И самое главное – я видела, как мой сын учится говорить. Как он одну за другой преодолевает сложности русского языка. Я старалась не сравнивать его со сверстниками – чтобы не огорчаться. Я всегда сравнивала его с ним самим полгода назад. Чтобы понять – у меня уже другой ребенок.
Ближе к 5 годам у него началось заикание. Я испугалась. К счастью, у меня к тому времени был сложившийся круг сетевых знакомых с детьми с таким же диагнозом, с которыми я тесно общалась на форуме. И тогда я узнала – заикание свидетельствует о выходе из алалии. Оно должно пройти через несколько недель. И начинается потому, что ребенок на выходе усваивает слова самостоятельно, а не натаскиванием, и не справляется с захлестнувшим его речевым потоком. Наше заикание выросло за неделю и в течение следующих двух полностью сошло на нет.
Что произошло? Мы больше не алалики. Конечно, никаких чудес. Но как в иностранном языке бывает набран определенный запас слов, от постоянного упражнения в языке появляется чувство этого языка – так и у нас появилось чувство русского языка. Общее недоразвитие речи – вот наша проблема теперь. Это сложно, сыну тяжело усваивать грамматические формы: род, падеж, число; словообразование – высший пилотаж, и сказать, что сок апельсинОВЫЙ – мы смогли только после 5 лет. Бедный словарь – его надо наполнять год за годом. Непонимание сложных фраз – большая речевая конструкция лишает возможности сориентироваться в обращении и ставит в тупик. Неправильное употребление предлогов и приставок. Нарушения произношения, вызванные не различением на слух близких по звучанию фонем. Странный выговор – как иностранный акцент. И еще много всего, что не уйдет само – но с чем можно бороться. Главное, что ребенок любит и хочет говорить, что он ждет подсказки и готов работать, что его мозг воспринимает и обрабатывает слуховые сигналы. Считается, что у человека есть области мозга, которые не имеют определенной функции. И когда идет постоянно раздражение поврежденных областей (а при алалии области мозга, отвечающие за речь – повреждены) – их функции берут на себя именно эти, свободные области, не имеющие нужной специфики, но способные «подменять». Именно так, я думаю, произошло у нас.
Не многие родители могут понять счастье матери, которая бежит за листочком записывать очередную фразу сына. Вот он отказывается есть салат. Но не молчит, нет, он говорит: «Тут трава. Траву ест корова, а я не ем». А когда сестра на улице случайно проглотила залетевшую в рот мушку, пошутил: «Ты что, лягушка?» Это естественно для родителей, чьи дети обладают даром речи. Как часто мы об этом даре говорим и как мало мы представляем, что значит его отсутствие. Ведь узнать, что лягушки кушают мошек, мы смогли только тогда, когда научились задавать вопросы – а это было тоже очень и очень сложно. Зато теперь можно многое узнать – и потихоньку сходит на нет отставание в психическом развитии, которое было вызвано отсутствием речи.
Я думаю, что мой сын вряд ли будет болтуном. И не потому, что речь его всегда будет ущербна. Нет. Преодоленное расстройство воспитывает принципиально иную культуру слова. На вопрос «Где машинка?» сверстники, с которыми он бегает, отвечают: «Машинка? Кажется, э-э-э, последний раз мы играли в нее в песке. Может, она там? Пойдем посмотрим». А он ответит: «В песке». Слово слишком ценно, слишком дорого. Оно используется только для того, чтобы точно высказать мысль и быть понятым: в игре, в быту, в учебе, но только не напрасно.
Я никогда не относилась к сыну как ущербному. Всегда любила его такого, какой он есть. И если бы мне предложили вернуться назад и что-то изменить – например, чтобы сын был каким-то другим, в том числе и говорящим – я бы не согласилась. Относиться к речевому расстройству можно по-разному, но для меня алалия не стала приговором, а слово «алалик» – не стало словом обидным или причиняющим боль. Да, у кого-то дети шатены, а у кого-то брюнеты, у кого-то говорящие, а у меня алалик – это данность, его особенность, его черта, которая подчеркивает индивидуальность сына и помогает нам всем учиться держаться друг за друга, учиться видеть чужое несчастье, учиться сострадать.
Все началось с книги. У полки с педагогической литературой в книжном магазине я наткнулась на пособие по воспитанию гениев. Книга так и называлась: «Как воспитать гения». А кто не хотел сделать гения из своего первого ребенка? Всего 50 рублей, и великое будущее ребенку обеспечено. Взяла не раздумывая.
Дома принялась за чтение и обнаружила, что это логопедический справочник. «Логопедия для всех» Л.Г. Парамоновой. Речь человека – это очень важно, согласна, тем более, когда предлагается возможность познакомиться в различными ее нарушениями. К гениальности это все-таки исключительно рыночное отношение имеет – увеличить количество продаж, но все же сразу принялась штудировать пособие и сравнивала читаемое с речью своей дочери – нет, все у нее было нормально. И книга ушла на полку. Однако скоро была снята и передана соседке – ее племянник не разговаривал. И поскольку книгу я прочитала внимательно, то сразу нашла расстройство, под которое этот 3-летний мальчик подходил – алалия. Соседка внимательно изучила, согласилась, что, похоже, но, к сожалению, доступа к ребенку у нее не было, а его мама не слишком беспокоилась по поводу речи сынишки. Книга вернулась на свое место.
На этот раз простоять ей пришлось довольно долго. У меня родился сынок, проблем с речью у которого тоже не предвиделось. Мы до бесконечности прокручивали видеоролики, где он агукал мне в ответ и выплясывал под музыку, где он лопотал, рычал как машина и говорил по телефону. «Алло» – его первое слово. Второе было «деда» – так звала дочка, прося открыть дверь в комнату дедушки и «Федор» – именно этим словом он «открывал» все двери.
Шло время, но слов не прибавлялось. Даже наоборот, исчезли и два первых. Бабушки и дедушки, шутя, называли его «немтыркой», а я особо не беспокоилась – мальчик, они всегда позже начинают говорить. Тем более что лопотал он все больше. Этот лепет вызывал веселье окружающих, которые пророчили ему быть великим болтуном. Он стоял, внимательно глядя в глаза, и упорно, в течение нескольких минут подряд, говорил набор звуков, которые не только мы не понимали, но и он сам – этот набор звуков не закреплялся ни за какими предметами, ни за какими действиями. Но как же сын хотел разговаривать!
Иногда мне казалось, что он не слышит. Глухота? Мог спокойно играть в пирамидки, прекрасно справлялся с определителем фигур, внимательно наблюдал за окружающими – и смело повторял лепку из песка, хотя дочери нужно было объяснять, как играть с формочками. С года кушал только сам. И не откликался на слова. Не поворачивался на имя. «Упрямец!» – думала я и говорили другие. «Или не слышит?» Пробовала похлопать неожиданно у него за спиной – то обернется, то нет. Потом уже узнала, что это самый ненадежный способ проверки слуха. Но однажды он ел за столом и обернулся в сторону трубы, по которой в тот момент стекала вода: он не только услышал, но и определил правильно источник слабого звука – нет, глухота была не про нас.
Однажды я заметила, что сын может сказать довольно длинную фразу. Например, «кто там – почтальон Печкин». Любимый мультфильм. Но как он смог? Нечетко, с жутким произношением – но все же целая фраза. Разве так бывает? Очередное сомнение закралось в душу. Опять книжки, и все никак не могу поверить, что что-то не так: пройдет, все дети по-разному развиваются. Научили с дочкой отвечать его на вопрос: «ты маму любишь, да?» – «да». Но оказалось, что он в любом случае говорит последнее слово: «тебя как зовут?» – «зовут».
В его интеллекте я не сомневалась: очень сообразительный и самостоятельный. Только вот речь его упорно развивалась по когда-то прочитанному сценарию: сенсорная алалия. Нет, я не могла это принять ни в коем случае. Особенно после прогнозов: «прогноз неблагоприятный, обучение алаликов со слабослышащими и умственно отсталыми не эффективно, речь можно восстановить только используя специальные методики, и то вероятность невелика». И это про моего сына? Это моего сына невозможно будет научить говорить даже среди глухих деток и деток с нарушением интеллекта? Не может быть.
Не может быть у нас никакой сенсорной алалии. Ведь в описании ясно сказано, что сенсорные алалики ведут себя как глухие с рождения, не лепечут, не агукают, не реагируют на музыку и т.п. Разве это про моего сына? Нет, у нас что-то другое или вообще ничего нет, заговорит.
В два года появилось «мама-папа» и в общей сложности 30 подражательных слов (переписала все от «ку-ку» до «иты»-цветы). Но отсутствие слов меня не так сильно волновало, как непонимание речи. Да, я уже с уверенностью могла сказать, что Федор ведет себя как глухой. Что те слова, которые дети понимают в 1,5 года – он не знал и в 2,5, и уже невозможно было относить это к упрямству. Чтобы позвать есть – нужно было показать тарелку, чтобы усадить за рисование – карандаши и бумагу. Кое-что он, конечно, понимал, но только со зрительной поддержкой: например, когда мы одевали варежки и я просила «дай другую руку» – он подавал. Меня это успокаивало. Никаких нарушений координации не было – спокойный и совершенно разумный на вид ребенок. Однако когда невропатолог на приеме попросила потрогать молоточек другой рукой – это оказалось для него выше понимания, чтобы он выполнил – нужно было взять его другую руку и потрогать ею молоток: потом он смог сделать самостоятельно. Когда же его попросили закрыть ротик (с просьбой открыть он справился) – он стал открывать еще сильнее, просто потому, что не знал слова «закрыть», а как я потом поняла – не различал на слух «открой-закрой», для него эти слова звучали одинаково.
Однако лекарства мы пить не стали. Не благословили нас, сказали подождать до трех лет. Но и в 3,5 результата не было – 80 слов при очень ограниченном понимании. Мы стали обследоваться. Сурдолог – слух сохранен. Невропатолог назначил пройти ЭЭГ, выписал лекарства. К логопеду-психологу-дефектологу нас не направили, а мы сами и не пошли.
В Федины 3,5 года у меня было уже четверо детей. Он ходил в садик. С садиком в ясельной группе проблем не было: воспитательница называла его упрямым, но говорящим мальчиком, ведь «он все понимает. Он прекрасно может соотносить цвета. Полностью сам себя обслуживает – самый самостоятельный из группы. Только в углу не стоит – его поставят, а он выходит. И не разговаривает». На следующий год стало сложнее. Федор явно не успевал на занятиях, убегал на прогулках, не общался с другими детьми, решал свои проблемы силой и стоял в углу (научили) всякий раз, когда отбирал у кого-то игрушку или когда ударял за отобранную у себя – потому что не мог воспитателю указать виноватого.
Пользы для речи никакой, логопеды садика отказались, воспитательница давила, а сын с каждым разом закатывал все более серьезные истерики после сада и все с меньшим желанием туда шел. Как только появилась возможность, я его забрала, мы снова все были дома: я и четверо дошколят.
часть2
Сомнений в диагнозе «сенсорная алалия» у меня к тому времени не осталось. Все шло точно по книге, тютелька в тютельку. Я много раз перечитывала нужную главу, оставила попытки понять, почему же до года у нас все было нормально. Нужно было идти вперед, надежды ни на кого не было.
Обращалась к местным логопедам – «ждите до 5 лет, он же не совсем молчит». Пыталась найти информацию в Интернете – но ее практически не было, кроме краткого описания расстройства. Как-то муж сказал: «Пусть будет, как будет, не начнет говорить – будет сидеть дома, главное, чтобы человек вырос хороший». С помощью Божией мы приняли этот самый худший вариант как возможный, примирились с ним и просто жили дальше.
Однако мы стали много играть. Зимние вечера и четверо детей – я покупала тематическое лото с предметами, книжки с крупными картинками без текста. Мы лепили, клеили, вырезали, раскрашивали. И вот однажды произошло чудо – с инструментами. Мы вылепили их из пластилина, потом рисовали, потом вырезали их из почтовых коробок – крупные, раскрашенные сыном – они стали любимыми игрушками на две недели. И к концу этих двух недель я поняла, что он запомнил и правильно употребляет их названия. Пила, молоток, гвоздь, шуруп и даже дрель – не очень четкие, но точно названия инструментов. Дело пошло.
Именно так мы поступали с разными группами предметов: овощи, посуда, фрукты – мы искали их в книжках, рассматривали вживую, рисовали-лепили-клеили. И постепенно сын понял, что у каждого предмета есть свое название. Он еще ничего не спрашивал, но процесс запоминания пошел легче: я многократно, до 100 раз, глядя сыну в глаза, повторяла названия майки и штанов, стола и шкафа, давала их трогать, рисовать и играть с детскими наборами. Потом я узнала, что именно так и нужно поступать – подключать к освоению слова все органы чувств: зрение, осязание и даже обоняние. Как только он запоминал название предмета – слово входило в его словарь. Благо, с активной частью речи у него проблем не было.
Постепенно ушло повторение нечленораздельного сочетания звуков. С бездумным повтором фраз было сложнее, но и это я старалась использовать: именно с помощью этой его особенности мы научились говорить, как его зовут. Я спрашивала «Тебя как зовут, Федя?» – он повторял последнее слово «Федя». Через пару недель я опустила в вопросе «Федя» – а ответ все равно услышала правильный. Есть! Еще одна маленькая победа.
Очень помогали другие дети: старшая Ксения тем, что смогла воспринять мой способ общения с сыном, помогала, повторяла, говорила четко, играла и возилась с ним, с которым даже взрослому было тяжело. Малыши тоже не сидели без дела: следующая за Федором Танюша давала ему постоянный пример облегченной речи, ведь за сверстниками он не поспевал, а у нее можно было копировать упрощенные образцы. А маленькая Женя помогала сохранять самооценку, не чувствовать себя ущербным: она вообще ничего не говорила и совсем ничего не понимала. И все вместе они создавали группу, в которой работать всегда легче, чем один на один с мамой.
Мы пили два раза в год несильные стимуляторы и говорили, говорили, говорили с сыном. Большую роль для развития речи играли положительные эмоции, коими у нас были поездки к бабушке-дедушке на природу, к коровам, кострам и воле. Занятия всегда были ситуативными: я видела, что в этот момент сыну можно что-то объяснить, потому что предмет попал в зону его интереса – и старалась не упустить момент.
В 4,5 года мы смогли сесть за стол и начать заниматься с пособиями. Я уже знала, что сенсорная алалия – это не смертельно. Что ребенок должен выучить русский язык как иностранный. Что есть дети, которые с подобным диагнозом к 14-15 годам полностью избавлялись от последнего признака сенсорной алалии – косноязычия. И самое главное – я видела, как мой сын учится говорить. Как он одну за другой преодолевает сложности русского языка. Я старалась не сравнивать его со сверстниками – чтобы не огорчаться. Я всегда сравнивала его с ним самим полгода назад. Чтобы понять – у меня уже другой ребенок.
Ближе к 5 годам у него началось заикание. Я испугалась. К счастью, у меня к тому времени был сложившийся круг сетевых знакомых с детьми с таким же диагнозом, с которыми я тесно общалась на форуме. И тогда я узнала – заикание свидетельствует о выходе из алалии. Оно должно пройти через несколько недель. И начинается потому, что ребенок на выходе усваивает слова самостоятельно, а не натаскиванием, и не справляется с захлестнувшим его речевым потоком. Наше заикание выросло за неделю и в течение следующих двух полностью сошло на нет.
Что произошло? Мы больше не алалики. Конечно, никаких чудес. Но как в иностранном языке бывает набран определенный запас слов, от постоянного упражнения в языке появляется чувство этого языка – так и у нас появилось чувство русского языка. Общее недоразвитие речи – вот наша проблема теперь. Это сложно, сыну тяжело усваивать грамматические формы: род, падеж, число; словообразование – высший пилотаж, и сказать, что сок апельсинОВЫЙ – мы смогли только после 5 лет. Бедный словарь – его надо наполнять год за годом. Непонимание сложных фраз – большая речевая конструкция лишает возможности сориентироваться в обращении и ставит в тупик. Неправильное употребление предлогов и приставок. Нарушения произношения, вызванные не различением на слух близких по звучанию фонем. Странный выговор – как иностранный акцент. И еще много всего, что не уйдет само – но с чем можно бороться. Главное, что ребенок любит и хочет говорить, что он ждет подсказки и готов работать, что его мозг воспринимает и обрабатывает слуховые сигналы. Считается, что у человека есть области мозга, которые не имеют определенной функции. И когда идет постоянно раздражение поврежденных областей (а при алалии области мозга, отвечающие за речь – повреждены) – их функции берут на себя именно эти, свободные области, не имеющие нужной специфики, но способные «подменять». Именно так, я думаю, произошло у нас.
Не многие родители могут понять счастье матери, которая бежит за листочком записывать очередную фразу сына. Вот он отказывается есть салат. Но не молчит, нет, он говорит: «Тут трава. Траву ест корова, а я не ем». А когда сестра на улице случайно проглотила залетевшую в рот мушку, пошутил: «Ты что, лягушка?» Это естественно для родителей, чьи дети обладают даром речи. Как часто мы об этом даре говорим и как мало мы представляем, что значит его отсутствие. Ведь узнать, что лягушки кушают мошек, мы смогли только тогда, когда научились задавать вопросы – а это было тоже очень и очень сложно. Зато теперь можно многое узнать – и потихоньку сходит на нет отставание в психическом развитии, которое было вызвано отсутствием речи.
Я думаю, что мой сын вряд ли будет болтуном. И не потому, что речь его всегда будет ущербна. Нет. Преодоленное расстройство воспитывает принципиально иную культуру слова. На вопрос «Где машинка?» сверстники, с которыми он бегает, отвечают: «Машинка? Кажется, э-э-э, последний раз мы играли в нее в песке. Может, она там? Пойдем посмотрим». А он ответит: «В песке». Слово слишком ценно, слишком дорого. Оно используется только для того, чтобы точно высказать мысль и быть понятым: в игре, в быту, в учебе, но только не напрасно.
Я никогда не относилась к сыну как ущербному. Всегда любила его такого, какой он есть. И если бы мне предложили вернуться назад и что-то изменить – например, чтобы сын был каким-то другим, в том числе и говорящим – я бы не согласилась. Относиться к речевому расстройству можно по-разному, но для меня алалия не стала приговором, а слово «алалик» – не стало словом обидным или причиняющим боль. Да, у кого-то дети шатены, а у кого-то брюнеты, у кого-то говорящие, а у меня алалик – это данность, его особенность, его черта, которая подчеркивает индивидуальность сына и помогает нам всем учиться держаться друг за друга, учиться видеть чужое несчастье, учиться сострадать.
.jpg){kind=avatar}
- By IhorStream